Вход

Это очень странно, когда появляется человек, которые ставит себе за цель сделать меня счастливой. Появляется внезапно, слишком неожиданно, как раз в то самое время, когда в первое время кажется, что очень не вовремя, а потом понимаешь, что так и должно быть.
После двухлетнего застоя, постоянного страха, истерик, дипрессий, когда сама себя приучаешь держатся, крепиться, улыбаться, жить как-то так, косо-криво, но все-таки жить, радоватся и существовать, подобная и внезапная радость выглядет не настоящей, корыстной и искусственной. Очень страшно, очень лживо все это кажется...
Прошло без малого полгода. А я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что теперь рядом есть кто-то действительно теплый, у кого есть заветная мечта: уложить меня в кровать и закормить конфетами. Кто-то такой, кто не создает иллюзию заботу, кто реально заботится, ухаживает, оберегает, забирает на себя всю ответственность.
Неосторожный вопрос: «Ты отдашь меня, если я захочу быть с кем-то другим?»
Быстрый ответ: «Конечно да. Ты же будешь счастлива»
Обиженное уточнение: «А вдруг я не буду с ним счастлива?»
Небрежная фраза: «Тогда вернешься».
И все сжимается где-то внутри после этого, от осознания, что ты действительно кому-то очень нужна, что тебя всегда возьмут обратно, всегда пригреют, всегда утешут, утрут слезки… Так все сжимается внутри после слез, унылых мыслей и горячего шепота: «Делай что хочешь, живи как хочешь, только оставайся со мной, со мной...».
Потому что понимаешь, какую сильную боль можеь причинить человеку, какой неумолимой властью ты над ним обладаешь. И срзау ощущается это бессилие, вместе с всепоглощающей властностью. Хочется быть меньше, быть защищеннее, хочется забыть об этом колком ощущении в груди.
Просто быть уверенной в чем-то. Единственная констатна в мире.
Да-да, я все знаю. Меня с самого начала так учили: нельзя ни к кому привязываться, нельзя думать все время об одном, надо быть эгоистичнее, надо думать о том, что будет после...
Да какая разница-то? Разница, что будет дальше? Есть сейчас. Этого вполне достаточно.
Этого хватает для счастья. Полного. Спокойного. Любимого.
Брать трубку и еще слышать на том конце неуспевшие прекрратиться просьбы «Ну возьми трубку, ну пожалуйста»… Писать СМС и знать, что придет ответ. Делить, как в детстве, одну подушечку жвачки на двоих.
^^

На самом деле мне нравилась только ты

На самом деле мне нравилась только ты,
мой идеал и мое мерило.
Во всех моих женщинах были твои черты,
и это с ними меня мирило.
Пока ты там, покорна своим страстям,
летаешь между Орсе и Прадо, —
я, можно сказать, собрал тебя по частям.
Звучит ужасно, но это правда.
Одна курноса, другая с родинкой на спине,
третья умеет все принимать как данность.
Одна не чает души в себе, другая — во мне
(вместе больше не попадалось).
Одна, как ты, со лба отдувает прядь,
другая вечно ключи теряет,
а что я ни разу не мог в одно все это собрать —
так Бог ошибок не повторяет.
И даже твоя душа, до которой ты
допустила меня раза три через все препоны, —
осталась тут, воплотившись во все живые цветы
и все неисправные телефоны.
А ты боялась, что я тут буду скучать,
подачки сам себе предлагая.
А ливни, а цены, а эти шахиды, а роспечать?
Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.

Ну вот нафиг оно нужно-то, а?
Ломает меня, хочется написать что-то. Что-нибудь такое, хорошее, цепляющее… Что бы перевернуть чью-то душу, заставить кого-то думать, кого заверить, кого-то заставить сомневаться. А ничего не лезет.
Все эти писатели, поэты-самоубийцы, гениальные творцы — все они постоянно находили на грани, на самом лезвии, на самом кончике, ощущали спиной ту холодную бездну и обливались потом, боясь туда провалится. Все они были пронизаны болью, нанизывали свою боль на ниточку творчества… Все они чувствовали всей своей душой. Проникались всем происходящим. И так жили, всегда жили, всегда на грани.
Понятное дело, почему так много из них сходили с ума и стрелялись, вешались, топились.
А я слишком счастливая, чтобы сейчас что-то писать. Меня насильно, зуши оттягивают от этого лезвия, разворачивают лицом в правильную сторону… И я же не особенно сопротивляюсь. Кто я, что бы плевать в лицо своему счастью? Кто я, что бы отталкивать человека, способного подарить мне душевный покой?
Однако же… Ломает. Творческий кризис. И фиг ты тут поймешь, что делать и как поступать правильно.
Иногда мне кажется, что я стараюсь расцарапать что-то там такое внутри, разворошить, почувствовать, ощутить… Сгореть заживо, как это бывало раньше.
Никогда не считала свои записи чем-то гениальным, произведением искусства. И сколько раз пыталась себя заставить ничего не писать, потому что бездарность же… Потому что глупости это все. Кого я обманываю? Люди пишут гараздо лучше и грамотнее, у них в крови этот талант...
Так нет же. Меня должно ломать без этого. Меня должно колбасить. Я должна сходить с ума от жажды написать хоть что-нибудь. От жажды выразить себя.
Чтобы пытаться как раньше… Проснутся посреди ночью, как будто рукой сняли, и потянутся к листку и ручке. Начеркать пару строчек, потому что уже наболело, потому что уже вырывается, бьет крыльями, хочет жить.
И все же я выбираю счастье. И это правильно. Но, черт возьми… так хочется писать. Как раньше. От души, прямолинейно, сильно...

Вот так должно было случится, ибо не сидится мне на месте. Пролила чай на ноутбук… Не работает, сволочь. Точнее включается, но пищит страшно и клавиатура не работает. Печаль страшная.
Ееще и отец скоро уезжает в командировку со своим ноутом… В общем, горе мое несчастное, неизвестно сколько не буду в Сеть выходить.
Зато спать рано ложусь и книжки читаю, как раньше, в захлеб. Значит, может тогда оно и к лучшему?

Ангел с бейсбольной битой

Ангел с бейсбольной битой
В драных кроссовках
С тату на плече.
Ангел с бейсбольной битой
В той зарисовке
С валетом мечей.

Ангел с нимбом под кепкой
С чувством глотает
Чужой порошок.
Ночью призрачно-терпкой
Хмуро плутает
Дурак-пастушок.

Агнец в волчьей накидке
Прет без опаски
На стаю волков.
Ангел в волчьей накидке
Хочет огласки
Не прячет клыков.

Мальчик прекрасно-юный
Смотрит наивно
С раскладки Таро.
Ночью исконно лунной
Больно и дивно
Шинкует добро.

Карта в руке гадалки
Видит как тают
Осколки рожка
Жалко… безумно жалко
Мертвую стаю
И труп пастушка

Вчера умерла бабушка. Бабушка по отцовской линии. Нельзя сказать, что мы были слишком уж близки. По моему мнению, она была слишком уж легкомысленной и разгульной, почти всегда у неё были какие-то гости. Пила она много, да. Пить научила даже мою маму — с самого детства, и, наверное, посей день остается скромной девочкой, не способной возразить старшим и влиятельным.
Но к бабушке в детстве я бегала часто (по правде сказать, и бабушкой-то я её не называла. Она сама этого не хотела, просила звать её просто Светой) и главная причина тому была — собаки. Она полностью разделяла страсть к собакам, как и я. С самого раннего детства я обожала собак, у меня самой собака появилась в 11 лет, а до того возится с чужими животными было моим любиым занятием.
А еще у неё всегда были сладости. И можно было смотреть мультики. И жила она совсем не далеко от нашего дома…
Сегодня мы с утра отправились на похороны. Помню, что решила не плакать, потому что на пхоронах присутствовала моя тетя, которой лет тридцать и которая является для меня практически подругой. Эта тетя ко всему относится снисходительно и с насмешкой, чем больше ей плохо или тяжело — тем  больше она будет над всем насмехаться. Так вот я решила, что плакать не буду хотя бы потому, что эти слезы увидит и она тоже.
Держалась я до того момента, как вынесли фотографию Светы. Потом подкатили слезы и как я не старалась, сдержатся не получилось. Еще рядом стоял двенадцатилетний брат, который даже не думал сдерживаться. Его обнимала мама, успокаивала.
Знаете, говорят, умершие люди в гробу похожи на спящих. И кажется, что вот-вот откроет глаза, встанет.
Так вот нифига они не похожи на спящих. Лица как будто восковые, они абсолютно лишены эмоций, коими обладают спящие. Ты даже струдом узнаешь человека, которого знал всю свою жизнь.
Честно сказать — я даже не пыталась рассмотреть её лицо и найти в нем что-то знакомое. Я смотрела на небо, на людей, на муравьев, которые копошатся под ногами. Но на гроб и на Свету я не смотрела. Честно признатся — я даже умудрилась убедить себя думать о каких-то незначительных деталях, рассматривать, кто во что одет и на сколько их грусть притворна, на сколько искренняя. Так было как-то легче и удалось подавить слезы и не сильно переживать.
Второй поток нахлынувших слез, с которыми я не смогла справится наступил, когда священник читал проповедь. Я увидела, как мой папа плачет.
До этого он казался мне на столько непробивной личностью, которой все будет не почем, с его пофигизмом и привычкой выставлять виноватыми всех, кроме себя, а тут… Я даже разозлилась, захотелось как-то накричать на него, поссорится с ним. Нет, я понимаю, что когда умирает твоя мать, слезы - это не слабость, а проявление нежности и любви, и если смотреть чисто логически — я все понимала. Но смотрелось для меня это на столько странно, настолько невообразимо и немыслемо, что я до сих пор не могу от этого отойти. 
Потом был поминальный обед, бесконечные разговоры. Когда папа говорил тост, голос у него дрожал. Я при этом старалась не смотреть на него вообще, а уперлась в свой стакан. 
Наверное, пыталась разглядеть составляющие молекулы вина. Фигня какая-то.
Да я вообще целый день сегодня думала о какой-то ненужной фигне.

Я никогда не получу письмо из Хогвартса. Я никогда не найду Нарнию в своем шкафу. У меня никогда не будет горячего учителя. И никогда в меня не будут влюблены два сексуальных вампира.
Пора уже смириться.

А ты беги-беги… Куда-нибудь по дальше, куда-нибудь, где душно, пыльно и не приятно… Что бы тебя точно никто не нашел. Что бы уже спрятаться и не высовывать носа, не идти на знакомые звуки и любимые голоса.
Спрячься так, что бы не слышать и не видеть. Что бы закрывать уши, кричать и умирать в этом безмолвном крике.
Беги. По дальше. Иначе — конец. Цепь, поводок, самообман… Готова? Да все равно ведь ты далеко не убежишь.
Вернешься.
Хе-хе. Привычным движением заправишь непослушную прядь за ухо, закусишь нижнюю губу, мило улыбнешься… Вернешься.
Сколько ты так убегала? Предавала родину, продавала подаренное тебе тепло на распродаже. Бросала свой дом и, казалось бы, уже изрядно надоевшую квартиру.
А потом возвращалась. Распахивала настежь дверь. Врывалась обратно, вместе с весенними ветрами, принося покой и уют уже брошенной квартире.
Снова вешала картины на стены. Делала ремонт. И улыбалась…
Сколько сердец предлагало тебе остаться? Сулили перемены, святую безумность жизни, открытые глаза, распахнутые настежь окна… Безумный ветер странствий.
А ты игра в свою игру. Убегала, делала вид, что купилась… Верила. Брала взятки, которые тебе предлагали. А потом расторгала договоры, смеялась над собой, плакала над другими и возвращалась. Обратно. Домой.
Беги. Спасай уже давно отданную теплоте душу.
Ты вернешься. К нему одному.

Люди стрегуться, люди отращивают себе волосы. Красят их во всевозможные цвета, милируют, подравнивают… С челкой, без челки — как тебе будет угодно! Такое разнообразие, особенно в наше-то время. Из темных волос легко сделать светлые, из светлых темные куда проще.
«Люди м е н я ю т с я, когда стрегуться...».
«Поменяй свой и м и д ж»
«Я слишком засел в своей м а с к е»
«Таким я ей б о л ь ш е нравлюсь»
«Хочешь и з м е н и т ь себя — подстрегись и похудей».
Да кому какая раздница? Кому есть дело до длинны твоих волос? Разве это имеет хоть какое-то, хоть самое мизирное значение? Разве от этого зависит, на сколько ты свободен? Разве можно удержать кого-то таким способом?
Это — очередной способ угодить толпе. Не верь тем, кто говорит тебе о длинне твоих волос.